С человеком происходит то же, что и с деревом. Чем больше стремится он вверх, к свету, тем глубже уходят корни его в землю, вниз, в мрак и глубину – ко злу.
Фридрих Ницше
Сергей Васильевич Зубатов родился в Москве в 1864 году. Обучался в 5-ой Московской гимназии. Еще в гимназические годы Зубатов познакомился с дочерью отставного полковника А. Н. Михиной. Жили Михины по соседству с Зубатовыми. У них была прекрасная библиотека, в которой встречались и запрещенные цензурой сочинения Н. Чернышевского, Ч. Дарвина, Г. Спенсера. Студенты-вольнодумцы с жадностью проглатывали «запретные плоды» просвещения. Некоторые из них делали книжные взносы в подобные библиотеки, и это в каком-то смысле позволяло им считать себя их «совладельцами». Зубатов, ухаживавший тогда за А. Михиной, помогал ей вести учет книг, контроль за своевременным их возвратом читателями и т. д.
Надо сказать, что времени у него на это «общественное занятие» было тогда более чем достаточно: еще в 1882 г. его отчислили из гимназии, не дав закончить шестого класса. Но это исключение было вызвано отнюдь не политическими мотивами, как порой пишут исследователи. Все обстояло гораздо прозаичнее: отец Зубатова, крайне недовольный тем, что сын вращается в еврейской среде, в очередной раз «устроил… сцену… послал в гимназию и взял… бумаги,— вспоминал Зубатов.— Не учебное начальство исключило меня из гимназии, а родной отец, в минуту раздражения на моих товарищей».
В 1883 г. Зубатов женится на Михиной, переселяется в ее дом, и мало-помалу вокруг михинско-зубатовской библиотеки складывается своего рода «революционный» кружок, где на основе «Капитала» и другой подобной литературы молодые люди изучали политэкономию.
Страшная клятва
Конечно, Московское охранное отделение было прекрасно осведомлено о такого рода революционных «шалостях». Ротмистр Отдельного корпуса жандармов и начальник отделения по охранению порядка и общественной безопасности в Москве Н. С. Бердяев, узнав о «революционном кружке» при библиотеке Михиных-Зубатова, пригласил Зубатова «на собеседование». Много лет спустя Зубатов вспоминал: «…Мне поведали, как «пользовались моими услугами» кривоулыбающиеся господа: они обратили нашу библиотеку в очаг конспирации, очевидно, считая себя вправе, за благостью своих конечных целей, совершенно игнорировать мою личность, стремления, волю и семейное положение. Я оказывался в глупейшем и подлейшем положении»8. Это настолько возмутило Зубатова, что в тот же день он дал себе «страшную клятву» бороться с революционерами, «отвечая на их конспирацию контр-конспирацией, зуб за зуб, вышибая клин клином».
Как раз в те летние дни 1886 г. по Москве прокатилась волна массовых арестов революционно настроенной молодежи. Арестовали и посетителей михинско-зубатовской библиотеки, причем полиция предложила свояченице Зубатова, слушательнице математического отделения Лубянских курсов, либо покинуть родительский дом, либо… построить в нем перегородку, блокирующую для нее доступ в библиотеку и в остальную часть квартиры. Это было связано с тем, что сестра Михиной тоже иногда дежурила в библиотеке, выдавая и принимая книги. Перестраивать дом Михина-младшая отказалась и вместе с матерью уехала из города. Взбешенный тесть с руганью набросился на Зубатова, которого считал виновником этой истории.
В этой связи интересно, конечно, было бы узнать, о чем же говорили Зубатов и Бердяев и не начал ли первый выполнять свою «страшную клятву» уже в ходе этой беседы. Весьма вероятно, что многоопытный Бердяев поставил Зубатова перед дилеммой: либо вместе с молодой женой уезжать из Москвы, либо оказывать опре-деленные услуги охранному отделению. Судя по всему, Зубатоз выбрал второе. Сам он писал, что охранное отделение в лице Бердяева предложило ему «и практический способ осуществления» его намерений. Так Зубатов в июне 1886 г. становится агентом Московского охранного отделения.
Однако М. Год полагал, что Зубатов стал сексотом еще раньше: в 1884 г. или в начале 1885 г. Первую же «выдачу» революционеров Зубатов совершил, по мнению Гоца, весной 1886 г.11. Аргунов, неплохо знавший Зубатова, считал, что тот работал на охран ное отделение с 1885 г., а Г. Гершуни, называя Зубатова «отрав ленным и грязным источником», датой «предательства» указывал 1885 г. или даже 1884 г.12. О 1884 г. писал и Л. Меньщиков 13.
Однако именно в 1884 г. чиновник по особым поручениям МВД Я. А. Плющевский-Плющик сделал запрос о работе охранного отделения. В ответе, озаглавленном «О положении дел Охранного отделения», говорилось, что сексотов, услугами которых отделение, естественно, пользовалось, было всего четырнадцать человек. Названы они поименно, и Зубатов в их числе не значится. Тем не менее современный историк В. В. Широкова, ссылаясь на архивы, называет временем вербовки Зубатова сентябрь 1884 г.15. Один из наиболее добросовестных исследователей русского радикализма Н. А. Троицкий полагает, что Зубатов стал агентомтолько в 1887 г., а к Московскому охранному отделению прикомандирован с 1 января 1889 г.16.
В «Обзоре важнейших дознаний, производившихся в жандарм-ских управлениях империи по делам о государственных преступ-лениях с 1 января 1889 г. по 1 января 1890 г.», в частности, указано: «Дознание по отношению Сергея Зубатова прекращено»17. Это в каком-то смысле перекликается с утверждением Троицкого о формальном зачислении Зубатова на службу лишь с 1 января 1889 г.
К этому времени Зубатов, скорее всего, оказал не одну услугу охранному отделению. Во всяком случае, летом 1888 г., когда во. втором номере подпольного народовольческого журнала «Само-управление» Зубатов был пропечатан как тайный осведомитель охранного отделения, он, уже не маскируясь, «работал» вполне открыто.
Став штатным сотрудником отделения, Зубатов уволился с те-леграфа (куда, кстати, он был устроен по рекомендации охранного отделения). Дальнейшая карьера Зубатова была стремительной. Уже с 1890 г. он занимает должность помощника начальника охранного отделения. Благодаря исключительному сыскному таланту Зубатова Московское охранное отделение занимает центральное место в системе политического сыска империи. Надо сказать, что Московское охранное отделение, оставаясь учреждением полицейским, непосредственно подчинялось обер-полицмейстеру. В 1890 г. эту должность занимал генерал-майор Е. К. Юрковский, через год его сменил полковник А. А. Власовский, остававшийся на этом посту пять лет.
Однако подчинение охранного отделения городской власти было лишь номинальным, фактически же оно подчинялось только ДП, входившему в систему МВД. Министром внутренних дел и шефом всех жандармов в 1882—1889 гг. был граф Д. А. Толстой. Этот убежденный реакционер даже не пытался выглядеть либералом. Современники отмечали, что граф патологически боялся террористов и поэтому никогда не принимал незнакомых людей, да и прием посетителей был ограничен одним разом в неделю в течение часа18. Помимо руководства—разумеется, самого общего— МВД и жандармами, Д. А. Толстой еще и «руководил наукой», был президентом российской Академии наук. Граф, кстати, был не лишен тщеславия: едва он занял этот пост, как в академии была учреждена премия его имени.
В 1884 г. Д. А. Толстой рекомендует на пост директора ДП П. Н. Дурново. Хорошо знавший нового директора В. П. Обнин тольский, дал ему такую характеристику: «Небольшой человечек, со специфическим чиновничьим обликом, пробритым подбородком, но живой, с умными, обезьяними глазками, с аллюрами какого-то зверька, как мне показалось, хорька; было в нем что-то хищное, видно было сразу, что ни один жест, ни один поступок этого человека не будет сделан необдуманно, без выгоды для него самого» .
Звезда Зубатова
Именно в годы правления в МВД Дурново начала всходить звезда Зубатова. «Начиная с 1893 г.,— вспоминал он,—я уже действовал в полном слиянии с Департаментом, гоняя по всей России, дерясь с «красными» и ссорясь с «синими». «Красными», как можно догадаться, величали революционеров, а «синими» были жандармские офицеры, причем не все, а только консервативных взглядов. Непросто складывались в то время отношения между ДП и Отдельным корпусом жандармов, тем более что последний был лишен уже не только былого могущества, но даже формальной самостоятельности: еще при Лорис-Меликове, в 1880 г., жандармы были подчинены министру внутренних дел (он же был и шефом всех жандармов). А после образования охранных отде-лений в Москве, Петербурге и Варшаве к ним перешла значительная часть престижных функций, связанных с политическим розыском и ранее принадлежавших Отдельному корпусу жандар-мов. Служебный статус директора ДП соответствовал товарищу министра (III класс) с правом прямого доклада министру. Правда, и командир корпуса жандармов состоял в должности товарища министра внутренних дел, а также формально был заведующим полиции, но фактически эта иерархия далеко не всегда соблюдалась. Очень многое определялось «весом» лиц, занимавших ту или иную должность в этой сложной структуре.
Помимо этого, чины Отдельного корпуса жандармов находи-лись в двойном подчинении: одна часть жандармов занималась политическим розыском, дознанием и расследованием, числясь в составе губернских жандармских управлений и охранных отделений, тогда как другая часть выполняла функции политической и общей железнодорожной полиции. И если губернские жандармы подчинялись ДП, то «железнодорожные» — штабу корпуса. Заметим, что охранные отделения находились в особом положении, поскольку царский указ наделял их исключительными правами. Начальники охранных отделений не подчинялись начальникам губернских жандармских управлений, даже если во главе первых стояли младшие по чину офицеры. Согласно действовавшему тогда законодательству, охранные отделения занимались лишь розыском политических преступников, а жандармские управления вели следствие по их делам. При такой структуре служащие охраны, стоя, так сказать, у истоков политического розыска, могли направить следствие (и порой направляли) в «нужную» им сторону, игнорируя при этом мнение жандармов из управления.
На этой почве нередко случались трения и даже конфликты.
Молодых жандармских офицеров из охранных отделений раздражала медлительность и откровенная тупость старых офицеров из жандармских управлений, пунктуально следовавших нормам, которые давно уже не отвечали произошедшим в обществе изменениям. Зубатов оказался в особом положении: должность начальника Московского охранного отделения он занял, строго говоря, «не по правилам», поскольку был штатским, имея чин всего лишь коллежского секретаря, не говоря уже о его возрасте. С первых же дней Зубатову пришлось вести борьбу с «синими мундирами» из губернских управлений, и весьма успешно. Американский историк Дж. Шнейдерман, автор монографии о Зубатове, отмечал:
«Скорость успехов московской охраны в раскрытии многоголовой гидры революции укрепила ее положение у петербургских официальных властей; со стороны же жандармерии, прежнего секретного органа, это вызвало враждебность, смешанную с ревностью» .
Особенно недолюбливали Зубатова, этого выскочку да еще и бывшего «революционера», начальники, жандармских управлений. Они не понимали сути новых методов работы и считали их «предательскими», болезненно воспринимали вторжение зубатовских агентов на их «законную» территорию.
Начальником Московского охранного отделения Бердяев стал в 1884 г., сменив на этом посту А. Скандракова. Спустя два года Бердяев получил звание ротмистра, а за успехи «в борьбе с революцией» его в 1893 г. наградили орденом Святой Анны 2-й степе-ни. Один из лидеров ПСР Г. Гершуни, ненавидевший Зубатова всей душой, писал, что тот то и дело пытался подставить «ножку» Бердяеву, и даже приводил пример: Зубатов-де убедил Бердяева сфабриковать дело о покушении на царя, а потом сам же и донес на него, и в результате Бердяева отстранили от должности, Зубатов же занял его место.
Однако в действительности дело обстояло иначе. Члены террористического кружка, созданного студентом Распутиным в Москве в 1894 г., планировали убить вступившего на престол Николая II на предстоящей в 1896 г. коронации. В кружок входила и 3. Герн-гросс, состоявшая агентом Московского охранного отделения. В выбранный Зубатовым момент кружок был ликвидирован, за что, кстати, он получил орден Святого Владимира 2-й степени. Гернгросс же для отвода глаз сослали на Кавказ, но при этом ДП выдал ей 1 тыс. руб. премии. Ликвидация распутинского кружка, естественно, получила резонанс в Петербурге: Зубатова «заметили» и вызвали для доклада министру внутренних дел. Этот вызов совпал с другим событием: по свидетельству хорошо информированного Меньщикова, как раз в те дни Бердяев проиграл в Охотничьем клубе около 10 тыс. руб. из казенных денег, что и стало причиной его отставки.
Начало работы системы
Итак, в 1896 г. Зубатов, тридцатидвухлетний коллежский секретарь, становится первым и, насколько нам известно, последним штатским начальником Московского охранного отделения. В том же году за способствование ликвидации в Петербурге нелегальной революционной типографии он получил поздравление от нового министра внутренних дел И. Л. Горемыкина, занимавшего этот пост с 1895 по 1899 гг.
Между тем Зубатов, возглавив Московское охранное отделение, совершенствовал и реформировал технику сыска с учетом ситуации, поставив полицейскую работу на научную основу. Как писал генерал П. Заварзин, он был одним из немногих, кто «знал революционное движение и технику розыска… первый поставил розыск в империи по образцу западноевропейскому, введя систематическую регистрацию, фотографирование, конспирирование внутренней агентуры и т. п.»66.
Одновременно с отрядом филеров при отделении по охранению порядка и общественной безопасности в Мрскве была созда-на специальная школа филеров. И эту школу, и особый отряд агентов наружного наблюдения возглавлял Е. П. Медников, старший чиновник для поручений, правая рука Зубатова. Полуграмотный Медников когда-то служил простым городовым, однако обладал смекалкой и немалыми организаторскими способностями. И в филерском отряде, и в школе (ее кстати, в охранном отделении быстро окрестили «Евстраткиной школой») он ухитрялся быть и нарядчиком, и инструктором, и контролером. Самих же филеров, как правило, набирали из бывших солдат помоложе или из унтер-офицеров. Зарплата их по тем временам была достаточно скромной: от 25 до 50 руб. в месяц, вооружены филеры были браунингами. А. И. Спиридович, прослуживший некоторое время в Московском охранном отделении, не без иронии вспоминал о медниковских филерах: «Лучше его филеров не было, хотя выпивали они здорово и для всякого постороннего взгляда казались недисциплинированными и неприятными. Они признавали только Медникова, Медниковский филер мог пролежать в баке над ванной (что понадобилось однажды) целый вечер; он мог долгими часами выжидать на жутком морозе наблюдаемого с тем, чтобы провести его затем домой и установить, где он живет; он мог без багажа вскочить в поезд за наблюдаемым и уехать внезапно, часто без денег, за тысячи верст; он попадал за границу, не зная языков, и умел вывертываться.
Его филер стоял извозчиком так, что самый опытный профессиональный революционер не мог бы признать в нем агента. Умел он изображать из себя торговца спичками, и вообще лотошника. При надобности мог прикинуться он и дурачком и поговорить с наблюдаемым, якобы проваливая себя и свое начальство.
Медников держал своих филеров в черном теле: за малейший обман или пьянство нещадно бил по физиономии, часто налагал за нерадивость денежные штрафы. Особо же бдительно он следил за тем, чтобы агенты не завышали сумм служебных расходов. Конечно, филеры побаивались сурового шефа, но и уважали. «На помощь пасовавшему в борьбе с революционным движением архаическому корпусу жандармов, — вспоминал Меньщиков, — выступил более отвечающий государственным потребностям момента «корпус филеров», во главе которого встал призванный «спасать отечество» талантливый «шеф».
Всеми финансовыми делами Московского охранного отделения заправлял Медников. А. И. Спиридович вспоминал: «Зубатов был бессеребренником в полном смысле этого слова, то был идеалист своего дела; Медников же — сама реальность, сама жизнь. Все расчеты у него. Работая за десятерых и проводя нередко ночь в отделении на кожаном диване, он в то же время не упускал своих частных интересов. Под Москвой у него было именьице с бычками, коровками и уточками, был и домик, было все». В доме обер-полицмейстера, находившемся при охранном отделении, Медников занимал небольшую комнату, смежную с кабинетом Зубатова. Обстановка медниковской комнаты, была самой простой. Жил Медников неподалеку, на Малой Бронной, и в охранное отделение обычно входил с Тверского бульвара.
Зубатова связывали с Медниковым не только деловые, но и весьма дружеские отношения. Так, когда Медникова командировали в 1897 г. в Петербург для постановки там наружного наблюдения, Зубатов очень без него скучал.
После того, как в 1902 г. Зубатов был переведен в Петербург, в Особый отдел ДП, за ним последовал и Медников, получивший должность заведующего отрядом агентов внешнего наблюдения при ДП. «Осиротевший» московский отряд летучих филеров рас-формировали. Часть его агентов была передана разным розыск-ным и охранным отделениям, а двадцать наиболее квалифициро-ванных работников откомандировали в Петербург к Медникову. Характерно, что с уходом Зубатова в отставку Медников также не хотел больше служить, но его сумели уговорить, даже предлагая при этом заведовать Особым отделом, от чего он наотрез отказался.
Школа стажировки секретных агентов
И все же основой сыска при Зубатове была не наружная, а внутренняя агентура — секретные сотрудники, внедренные в ряды революционных или общественных организаций и поставлявшие необходимую полиции информацию. Н. С. Бердяев, отмечая зна-чение секретной агентуры, писал в одном из донесений: «Вся сила нашего дела заключается в агентуре; последняя же может быть приобретаема тогда, когда у революционеров нет в руках фактов не доверяться учреждению, которое приглашает их в сотрудники». Сходной точки зрения придерживался и Зубатов, требовав-ший от своих сотрудников относиться к агентуре, как к любимой женщине, с которой они находятся в тайной связи. Уже будучи в отставке, он писал: «…Агентурный вопрос (шпионский — по терминологии других) для меня святое святых… Для меня сношения с агентурой — самое радостное и милое воспоминание. Больное и трудное это дело, но как же при этом оно и нежно»83.
При Зубатове Московское охранное отделение стало настоя-щей школой для стажировки секретных агентов. А. И. Спиридович, некоторое время работавший под началом Зубатова в Московском охранном отделении, вспоминал, как тот не раз обращался к агентам со своеобразным напутствием.
«Вы, господа, — говорил он (Зубатов. — Авт.), — должны смотреть на сотрудника как на любимую женщину, с которой вы находитесь в нелегальной связи. Берегите ее, как зеницу ока. Один неосторожный ваш шаг, и вы ее опозорите. Помните это, относи-тесь к этим людям так, как я вам советую, и они поймут вас, дове-рятся вам и будут работать с вами честно и самоотверженно. Штучников гоните прочь, это не работники, это продажные шкуры. С ними нельзя работать. Никогда и никому не называйте имени вашего сотрудника, даже вашему начальству. Сами забудьте его настоящую фамилию и помните только по псевдониму.
Помните, что в работе сотрудника, как бы он ни был вам пре-дан и как бы он честно ни работал, всегда, рано или поздно, наступит момент психологического перелома. Не прозевайте этого момента. Это момент, когда вы должны расстаться с вашим сотрудником (как не раз приходилось делать и самому Зубатову.— Авт.). Он больше не может работать. Ему тяжело. Отпускайте его. Расставайтесь с ним. Выведите его осторожно из революционного круга, устройте его на легальное место, исхлопочите ему пенсию, сделайте все, что в силах человеческих, чтобы отблагодарить его и распрощаться с ним по-хорошему.
Помните, что, перестав работать в революционной среде, сде-лавшись мирным членом общества, он будет полезен и дальше для государства, хотя и не сотрудником; будет полезен уже в новом положении. Вы лишаетесь сотрудника, но вы приобретаете в обществе друга для правительства, полезного человека для государства»84.
Сам Зубатов в шутку называл отделение «академией».
Придавая огромное значение секретной агентуре, Зубатов видел в каждом сотруднике человека, гражданина, который, даже перестав быть сотрудником, все равно мог быть полезен обществу. К тем же экс-сотрудникам, которые уже «не нужны», следовало, считал Зубатов, относиться с полным уважением, не связывая это с тем, приносят ли они пользу тайной полиции.
«Приобретение» секретных сотрудников и простых осведомителей было делом весьма нелегким даже для такого опытнейшего полицейского-психолога, каким был Зубатов. В вербовке агентов он никогда не прибегал к запугиванию или принуждению. Меньшиков писал: «Надо отдать справедливость энергии Зубатова, его красноречию, диалектическим способностям, целые часы, даже сплошь — дни, за бесконечным чаем, в табачном дыму, вел он свои «беседы» с арестованными, которых привозили для этого поодиночке в охранное отделение, где усаживали в мягкие кресла начальников кабинетов, и в случаях, если диспуты слишком затягивались, кормили обедами, взятыми на казенный счет из соседнего ресторана».
Подавляющее большинство революционеров, так или иначе контактировавших с Зубатовым, попадали под влияние его личности, а многие из них становились его сторонниками или аген-тами, хотя среди «клиентов» охранного отделения были и своего рода «добровольные сексоты», сами являвшиеся с предложением услуг.
Черные кабинеты
В числе вспомогательных средств, активно используемых тайной полицией, была перлюстрация корреспонденции, проще гово-ря, цензура переписки. Этой процедуре в принципе мог подвергнуться любой гражданин империи, кроме министра внутренних дел и, естественно, царя. Перлюстрацией занимались отделения при почтовых ведомствах, которые вошли в историю под названием «черных кабинетов». В таком кабинете письмо обычно задерживалось ненадолго — на час или два. При необходимости с письма снималась копия. Революционеры, разумеется, знали о «черных кабинетах» и в переписке пользовались шифрами. В Москве в 1913 г. перлюстрацией занималось восемь человек: старший цензор, три младших цензора, переводчик и три чиновника, знающих иностранные языки. Представлявшие интерес сведения из прочитанных писем поступали в охранное отделение, а затем и в ДП.
Надо сказать, что назначение Зубатова явилось неожиданностью для многих чиновников ДП. Бывший начальник Особого отдела Ратаев писал Зубатову из Парижа: «Дорогой Сергей Васильевич! Вчера я получил известие, которое меня и поразило, и сильно обрадовало. Поразило потому, что по положению вещей оно было совершенно неожиданно, а обрадовало, — так как осуществилось то, что я признавал безусловно необходимым и естественным. Вы — заведывающий Особым отделом, вы — в моем кабинете!».
В новой должности Зубатов продолжил работу по реорганизации Особого отдела, начатую еще Ратаевым. Отдел был разбит на шесть подразделений, была налажена работа канцелярии. С прямого одобрения Плеве Зубатов создал охранные отделения во всех губерниях. Вновь образованные отделения были независимы и фактически подчинялись лишь ДП. Безымянный чиновник ДП вспоминал, что начальниками их «были поставлены молодые жандармские офицеры, которые, по словам Зубатова, еще не испорчены рутиной жандармских управлений и более восприимчивы к новым методам политической борьбы». Эти офицеры были прикомандированы к местным жандармским управлениям. Внутренняя агентура в созданных охранных отделениях координировалась Зубатовым, а наружное наблюдение (филеры) подчинялось Медникову. А. И. Спиридович писал: «Своеобразно, но впервые ДП взял в свои руки все нити политического розыска в стране ; стал фактически и деловито руководить им».
Портрет Лопухина
Переведенному в Петербург Зубатову пришлось работать под началом директора ДП А. А. Лопухина, назначенного на должность Плеве в мае 1902 г. Лопухин происходил из старинного дворянского рода, у истоков которого стояла жена Петра I Е. Лопухина. Б. И. Николаевский писал, что все Лопухины «были наделены большой долей честолюбия, в особенности Алексей Александрович».
Лопухин закончил Московский университет и в 1886 г. был зачислен на службу в министерство юстиции. Взгляды его всегдабыли умеренно либеральными, он был очень дружен со своим двоюродным братом князем С. Трубецким, московским профессо-3 ром и любимцем студентов. С 1890 г. Лопухин контролировал- н| деятельность Московского охранного отделения. Вот тогда-то они и познакомились с Зубатовым. До Зубатова между прокуратурой и политическим сыском шла ведомственная вражда, связанная прежде всего с тем, что полиция не желала посвящать прокуроров во все тайны сыска. Зубатов сломал эту «традицию». Он с первых же дней стал знакомить молодого прокурора со всеми тонкостями работы охранного отделения. Зубатов даже приглашал Лопухина на конспиративные квартиры, где он беседовал со своими секретными агентами.
Позднее, когда Лопухин служил уже прокурором харьковской судебной палаты, на его доклад о причинах крестьянских волнений в Харьковской губернии обратил внимание Плеве. Из этого доклада было очевидно, что Лопухин стоит не за репрессии, а реформы. Сходных взглядов, как тогда казалось, придерживала и Плеве. Вскоре Лопухин был назначен директором ДП вместо ушедшего в отставку Зволянского. Но либерал Лопухин, привыкший работать «в белых перчатках», плохо вписывался в систему МВД и ДП. В. П. Обнинский писал, что Лопухин — «одна из самых драматических фигур русского лихолетия. Тонкий знаток дминистративных вопросов, лично безукоризненный честный деятель, всегда бывший искренним в своих поступках» 183. Как пока-| зала жизнь, Плеве, однако, лишь намеревался осуществить формы, а на деле придерживался старых, чисто полицейских методов. Блестяще образованный Лопухин за время служб! в ДП быстро сумел разобраться во всех недостатках и слабости как полицейского управления, так и самой полиции. Уже после отставки он написал записку «Настоящее и будущее русской революции», которая была опубликована за границей в виде отдельно! брошюры типографией РСДРП, с предисловием В. И. Ленина! В записке, в частности, говорилось: «Присущий самодержавие бюрократическому строю формализм представления о государстве ДП взял в свои руки все нити политического розыска в стране и стал фактически и деловито руководить им» .
Переведенному в Петербург Зубатову пришлось работать под началом директора ДП А. А. Лопухина, назначенного на эту должность Плеве в мае 1902 г. Лопухин происходил из старинного дворянского рода, у истоков которого стояла жена Петра I Е. Лопухина. Б. И. Николаевский писал, что все Лопухины «были наделены большой долей честолюбия, в особенности Алексей Александрович» .
По мнению Лопухина, полиция в ее тогдашнем состоянии никуда не годилась, поэтому он прелагал подчинить ее местным самоуправляемым органам, дабы поднять качество работы. Но честолюбивым планам Лопухина помешала смерть Плеве, а убийство великого князя Сергея Александровича окончательно погубило его карьеру.
Министром внутренних дел в то время был уже А. Г. Булыгин, но фактически делами заправлял Д. Ф. Трепов, который, еще будучи московским обер-полицмейстером, просил ДП увеличить охрану великого князя, но получил отказ. Едва из Москвы сообщили об убийстве Сергея Александровича, как Трепов без доклада явился к Лопухину и, бросив ему в лицо одно только слово: «Убийца!», вышел из кабинета. В тот же день недруг Лопухина Рачковский был назначен верховным комиссаром над политической полицией Петербурга, а царь при очередном докладе министра внутренних дел выразил ему недовольство работой ДП (по всей видимости, «с подачи» Трепова). В таких ситуациях руководителю критикуемого высочайшей особой ведомства принято было подавать в отставку, что Лопухин и сделал. Он был назначен губернатором в Ревель (Таллинн), но обстоятельства сложились так, что уже в следующем году ему пришлось окончательно уйти в отставку. Характерно, что при увольнении он не получил ни положенного в таких случаях звания сенатора, ни приличествующей его положению пенсии.
После того, как В. Л. Бурцев, разыскав Лопухина за границей и убедив его удостоверить факт многолетнего сотрудничества Азефас тайной полицией, в апреле 1909 г. опубликовал эти сведения, действительный статский советник Лопухин был отдан под суд за раскрытие агента. Его признали виновным в разглашении государственных тайн и приговорили к восьми годам каторжных работ, правда, с учетом смягчающих обстоятельств каторгу заменили ссылкой и поражением в правах185. В апреле 1912 г. указом Николая II Лопухин был восстановлен в правах и затем служил вице-директором Сибирского торгового банка в Москве. Умер Лопухин в 1928 году…
Роковой заговор
Поддержка, которую оказывал Плеве Зубатову, была сопряжена с его же железной опекой, мешавшей развиться творческому началу Зубатова. «Мой переход на службу в Петербург,— писал Зубатов позднее, — состоялся в силу увещания, что под вывеской министерских бланков близкое мне дело пойдет шире и станет продуктивнее». Зубатов не раз спорил с Плеве, доказывая ему, что «реформаторская деятельность есть вернейшее лекарство про тив беспорядков и революций», но Плеве все-таки предпочитал проверенный путь репрессий-, поэтому, как писал Зубатов, его надежды не оправдались. Он мучительно искал выход из тупика. Петербург давал в таких поисках немало возможностей, включая и знакомство с новыми людьми.
По воспоминаниям А. А. Лопухина, примерно к весне 1903 г. созрел своего рода заговор трех довольно странных (в смысле их совместимости) «сообщников»: Зубатова, которому надоела двойственная и слишком осторожная политика Плеве в рабочем вопросе, министра финансов Витте, очень не любившего Плеве, и князя Мещерского, любителя всяческого рода интриг. Суть заговора состояла в отстранении от власти Плеве и водворении Витте на его место. Не участвовавшего в этом заговоре Лопухина решили все-таки в него посвятить.
Зубатов составил подложное письмо, якобы попавшее к нему в процессе перлюстрации, от имени некоего человека, «преданного престолу». Этот мифический «патриот» писал знакомому, что Плеве, мол, обманывает государя и ведет страну к гибели, а единственный человек, который мог бы повести «нужную» политику,— это граф Витте. Было решено, что Мещерский передаст это письмо Николаю II с тем, чтобы тот сместил Плеве. Но в дальнейшем события развивались не так, как предполагали «заговорщики». 19 августа 1903 г. Плеве вызвал Зубатова на дачу МВД на Аптекарском острове (там обычно летом отдыхали министры). О характере предстоявшей беседы Зубатов мог бы догадаться уже потому, что на даче оказался и его злейший враг, товарищ министра внутренних дел и командир Отдельного корпуса жандармов фон Валь. Не подав Зубатову руки, Плеве сухо сказал, что он ему не доверяет и потому считает необходимым вести разговор в присутствии третьего лица — фон Валя. Министр обвинил Зубатова в «проповеди стачек» и в разглашении государственной тайны, имея в виду письма Зубатова к Шаевичу и письмо Вильбушевич к нему. Что же касается самого Плеве, то он в письме генералу А. Н. Куропаткину по поводу отстранения им фон Раабена от должности подтверждал, что это решение «последовало вследствие проявленных им (фон Раабеном. — Авт.) во время происходивших в Кишиневе 6 и 7 апреля… еврейских беспорядков крайней нераспорядительности и бездействия власти».
Независимо от того, был ли Плеве антисемитом, его политика включала в себя конструктивное сотрудничество со всеми слоями общества и со всеми нациями, проживавшими тогда на территории империи. Плеве встречался и с лидерами сионистов, пошел он и на создание Еврейской независимой рабочей партии, лидеры которой, напомним, проводили политику Зубатова. Однажды он принимал «независимку» еврейку Вильбушевич и вел с ней вполне доверительную беседу. Но ужасный кишиневский погром, видимо, произвел на министра слишком уж удручающее впечатление, и он решил распустить ЕНРП. И вот после всех этих событий он узнает, что Зубатов переметнулся на сторону Витте! Не трудно представить, какую ярость испытывал Плеве во время беседы с Зубато-вым на даче. Итог ее был таков: министр сказал Зубатову, чтобы тот ушел в двухмесячный отпуск, немедленно покинул Петербург и в дальнейшем уволился из системы МВД. С трудом скрывавший ликование фон Валь тут же велел Зубатову сдать все дела по Особому отделу подполковнику Я. Г. Сазонову и покинуть столицу не позднее вечера следующего дня. «Признаться, — писал Зубатов позднее, —- после такого объяснения от боли жгучей и обиды я не скоро нашел скобку у выходной двери»218.
Ссылка
Зубатов передал Сазонову все дела по Особому отделу и списки секретных агентов, после чего написал министру прошение об увольнении его в отставку с «усиленной» пенсией, как прослужившего в ДП пятнадцать лет. Вот как описывал эту сцену Е. В. Медников: «…Через пять минут все уже было передано, и сел Яков (Сазонов.— Лет.) на стул Сергея и стал принимать доклады, и теперь продолжает то же делать.
Горе, конечно, неописуемое, тут и говорить не стоит, и затем неожиданность всех поразила, как громом, а через сутки Сер. Вас. приказано выехать из Питера, сборы коротки, и 20-го курьерским проводили в Москву. Проводить собрались самые близкие к Сергею, а челядь побоялась, и из этого создается инцидент: хотят всех уволить, кто провожал Сер. Вас. Говорят, демонстрация против министра. Я думаю, этого, кажется, ни у кого на уме не было, здесь каждый близкий человек старался выразить душевное свое сочувствие человеку с чутким, золотым, отзывчивым сердцем; конечно, прощаясь, все плакали». Правда, формально до возвращения из-за границы директора ДП А. А. Лопухина отставка Зубатова не могла вступить в силу, но все уже воспринимали его как уволенного.
В Москву известие об отставке Зубатова первым привез поручик Сазонов, адъютант Московского жандармского управления. Хотя речь шла «всего лишь» об опале, по Москве немедленно поползли слухи об аресте и высылке Зубатова. Тем временем за его московской квартирой было установлено наблюдение, что могло означать только одно: Зубатов отныне считается политически не-благонадежным. По приказу Плеве вице-директор ДП Н. П. Зуев официально уведомил начальника Московского охранного отделе-ния В. В. Ратко об «опасности», связанной с пребыванием Зубатова в Москве. Бывшего заведующего политическим розыском в империи велено было не допускать ни в охранное отделение, ни к иным контактам с его бывшими сотрудниками. Естественно, что это вызвало у Зубатова, по его словам, «жгучую обиду», затем сменившуюся «острым раздражением». Он писал: «Моя служба в буквальном смысле была царская, а окончилась она такою черною обидою, о какой еще не всякий в своей жизни слыхал».
В конце 1903 г. Зубатова выслали под надзор полиции во Владимир с мизерной пенсией — 250 руб. в год, да еще и с унизительным «уточнением», что она, мол, может быть прекращена, «если он позволит себе какие-либо действия, государственной пользе противящиеся». А. И. Спиридович вспоминал: «Ненавидимый революционерами, непонятый обществом, отвергнутый правительством и заподозренный некоторыми в революционности, Зубатов уехал в ссылку. Но опала и ссылка, где мне удалось побывать у него в гостях летом 1904 г., удалось долго и хорошо побеседовать, не повлияли на его политические убеждения …Зубатов продолжал оставаться честным, идейным и стойким монархистом»223. Сам Зубатов из владимирской ссылки писал в январе 1907 г. Медникову: «Я защищал и защищаю самодержавие не по найму, служил по убеждению, а не из-за денег… а потому отказ от своего прошлого равнозначен для меня отказу от своего «я», от своего самолюбия».
Умный и опытный Зубатов, конечно же, прекрасно понимал, что после всего с ним происшедшего он никогда более не сможет работать в полиции. «В самом деле, — писал он, — благодаря высылке и прочим нетактичностям, принявшим уже в общественном сознании ни с чем не сообразные формы и подорвавшим мой по-литический престиж среди людей благонамеренных… я оказался в разряде политически опороченных, которых даже в случае реабилитации обычно расценивают по пословице — «что вор прощенный, что конь меченный, что жид крещенный», — положение создалось глубоко обидное».
Поведение Плеве по отношению к Зубатову можно понять и объяснить. Витте писал, что Плеве — человек «злопамятный и мстительный», и отставка Зубатова — это всего лишь акт мести в отношении строптивого подчиненного.
Неясно другое. Кто же выдал Зубатова Плеве? На этот счет существует несколько версий. Генерал Куропаткин, например, писал в дневнике, что на Зубатова донес князь Мещерский. Участвовавший в «заговоре» министр финансов Витте, сам, кстати, получивший отставку почти в то же время, также был убежден, что Зубатова выдал Мещерский. С другой стороны, Медников полагал, что отставка Зубатова каким-то образом связана с интригами начальника личной охраны Плеве Скандракова228. В деле ДП об отставке Манасевича-Мануйлова имеется следующая фра-за: «О сношениях Зубатова с Витте тот же Мануйлов не преминул поставить в известность Плеве, и результатом этого явилось неожиданное для всех и даже для непосредственного начальника Зубатова, директора ДП полиции Лопухина, находившегося в то время за границей, увольнение Зубатова». По версии Зубатова, все обстояло иначе. Узнав о роспуске ЕНРП по повелению Плеве, он «не мог удержаться, чтобы не высказать вслух своих мнений о внутренней политике патрона… чем скорее он уйдет.., тем лучше будет и для Государя, и для России, да и для него лично, ибо, кроме покушений, ему ждать нечего. Об этом довели до сведения В. К. Плеве, и в отместку, проделав комедию обвинения меня (Зубатова.—Лег.) в деле одесских забастовок, он выслал меня з 24 часа из Петербурга в Москву, а через два месяца — и из по-следней, воспретив… жительство в столицах и столичных губерниях…».
Зубатов написал это в начале 1906 г., так что следует помнить: уволенный высокопоставленный служащий ДП не мог, имея подобный «статус», сказать всей правды о себе. Излишняя откровенность в отношении служебных дел могла бы стоить ему потери пенсии и, следовательно, средств к существованию.
Наиболее вероятна, на наш взгляд, версия А. А. Лопухина, писавшего свои мемуары уже при советской власти. Он считал, что Зубатов совершил большую ошибку, ознакомив своего друга и сослуживца Гуровича с подложным письмом, который поспешил снять с письма копию, добился приема у Плеве, рассказал ему все и вручил копию письма. Плеве немедленно доложил обо всем царю. Буквально на следующий день Зубатов был смещен, и почти одновременно с этим последовала отставка министра финансов Витте. Одесская стачка, разумеется, была лишь удобным пред логом. Всю эту историю, как утверждал Лопухин, рассказал ему сам Плеве. В результате предательства Гуровича Плеве удалось не только повергнуть Витте, но одновременно свалить и самого опытного полицейского.
Эта победа, увы, не принесла успеха Плеве, став для него пир-ровой. Лишенный одного из надежнейших руководителей сыска, обидчивый министр вскоре стал жертвой террористов.
Назначенный на его место князь П. Д. Святополк-Мирский в конце 1904 г. восстановил Зубатова во всех правах и назначил ему пенсию в 5 тыс. руб. Зубатову было разрешено возвратиться в Москву, однако он не спешил. «…Я почтительно отклонил лест-ные для себя приглашения возвратиться к делам, сделанные мне по очереди кн. Святополк-Мирским, Д. Ф. Треповым и гр. С. Ю. Витте, — вспоминал Зубатов. — Причины этому были две. Во-первых, у меня сын студент; возвращение мое к делам вызвало бы крик, а при партийных нравах с личностью — самоцелью в принципе и родовыми понятиями на практике, с местью до 7-го колена, это могло бы закончиться для него печально. Во-вторых, мое духовное состояние дисгармонировало с обратным поступлением на службу». «Лестные приглашения» делались Зубатову не ради проформы, а потому, что этот опытнейший человек был нужен. Вот что писал Зубатову в октябре 1905 г. Манасевич-Мануйлов, служивший тогда у графа Витте: «Спешу сообщить Вам, что граф очень хочет Вас видеть и потолковать с Вами, а потому немедля берите поезд и приезжайте сюда. Пока инкогнито. Никому ни слова. Ждем. Обнимаю, Ваш И. Мануйлов». Но Зубатов, по всей видимости, даже не откликнулся на этот призыв.
Продолжая мучительные размышления по поводу своей отставки, Зубатов приходит к пародоксальному выводу: «Вышвырнув меня, Плеве оказал мне неоценимую услугу. Гордость и совесть никогда бы не позволили мне кинуть дело в тяжелую для него минуту. Я либо продолжал бы терзаться, либо попал бы под браунинг». В правом лагере враги Зубатова были крайне обеспокоены его возможным возвращением на службу. Фон Валь, например, даже обратился к влиятельному генералу Е. В. Богдановичу, прося его повлиять на Святополк-Мирского и не допустить возвращения Зубатова в МВД. Тем не менее министр сделал Зубатову ряд предложений, в частности, возглавить Заграничную агентуру (что, кстати, свело бы к минимуму его возможные столкновения с бывшими противниками), но Зубатов отказался под тем предлогом, что, мол, не знает иностранных языков.
За царя!
В Москву Зубатов возвратился лишь в 1910 г., спустя пять с лишним лет после того, как ему это было разрешено. Надо сказать, что владимирская ссылка только способствовала укреплению его монархических взглядов. «Задачи русской государственности — слить интересы царя и народа воедино», — писал Зубатов из ссылки. «Монархическая идея, по существу своему, идея демократическая, и не ей бояться республиканских стремлений».
В 1906 г. Мещерский предложил Зубатову сотрудничество в своем журнале, и в течение двух лет (1906—1907 гг.) опубликовал в «Гражданине» цикл его статей, объединенных заглавием «Дневник», в которых Зубатов развивал свои монархические взгляды. Эти публикации вызвали озлобление и левых, и правых. Революционная и либеральная печать тиражировала «разоблачительные» материалы о Зубатове, именуя в них его не иначе, как провокатором и поливая грязью зубатовщину. Крайне правый «Союз русского народа» даже приговорил автора «Дневника» к смерти, узнав, что Витте собирается вернуть его на службу. Черносотенное «Русское знамя» посвятило Зубатову анонимную статью «Зубатовщина как особый вид анархизма», в которой проводилась параллель между Зубатовым и революционерами. О зубатовщине же говорилось, что она, мол, насаждение социализма в народе за счет святой церкви и государства. Попутно Зубатова упрекали в третировании начальников губернских жандармских управлений и в том, например, что «Лопухин в руках Зубатова и Медникова служил «каучуковым штемпелем», а «еврей Гурович катался по России с именем «инспектора охранных отделений» и хозяйствовал так, что только сотый рубль уходил на охрану, а 99 расплывалось по карманам».
Впрочем, Зубатова, перенесшего «высочайшую» опалу, это мало волновало. Стремясь обеспечить будущее сына, он в сентябре 1911 г. обратился в Московское дворянское собрание с просьбой о внесении его самого и его сына в Дворянскую родословную книгу Московской губернии. Мотивы своего прошения Зубатов основывал на трех пунктах: а) грамота от 24 августа 1896 г. о пожаловании С. В. Зубатову ордена Святого Владимира 4-й степени; б) аттестат о службе в МВД, выданный товарищем министра внутренних дел 16 февраля 1904 г.; в) свидетельство о нравственности и благонадежности, выданное московским градоначальником.
Орден Святого Владимира всех степеней, по законам Россий-ской Империи, давал право на получение дворянства, однако собрание предводителей и депутатов дворянства Московской губернии под председательством А. Д. Самарина, позднее ставшего обер-прокурором Синода, ответило Зубатову отказом, выдвинув в качестве формальной причины отсутствие у просителя недвижимой собственности. В стране, которой он отдал столько сил, Зубатов не мог получить даже того, что полагалось ему по закону. В марте 1908 г. в одном из писем Зубатов писал о столь любимой им монархии: «Я готов иссохнуть по ней, сгинуть вместе с нею»
.
И своему слову он остался верен. Когда пришло известие об отречении от престола Николая II, семья Зубатовых обедала. Зубатов молча встал из-за стола, вышел в другую комнату, а через некоторое время оттуда раздался звук выстрела. Пуля пробила правый висок и вышла через левый. Зубатов умер мгновенно, что вскоре констатировал вызванный его сыном врач Лурье. На письменном столе покойного были обнаружены написанные его рукой некоторые распоряжения, а также записка о том, чтобы никого не винили в его смерти. Это произошло 2(15) марта 1917 года. Н. С. Зубатов попросил Лурье помочь ему получить разрешение на похороны отца. После долгих и унизительных хлопот товарищ прокурора московского окружного суда Лисовский разрешил, наконец, предать земле тело самоубийцы. На вопрос о причинах самоубийства отца сын ответил, что «покойный в последние дни страшно тосковал, видя стремительное разрушение монархического строя, ревностным сторонником которого он себя признавал»240.
Место предполагаемого захоронения Зубатова — Даниловское кладбище, однако обнаружить там его могилу пока не удалось. Значительная часть дореволюционных захоронений в лучших традициях советской власти была попросту уничтожена. И все-таки прекращать этот печальный поиск не следует… А вот о том, как сложилась судьба единственного сына Зубатова, узнать вряд ли удастся, его следы теряются почти одновременно с гибелью отца. Что же касается вдовы, А. Н. Михиной-Зубатовой, то она продолжала жить в Москве и умерла предположительно в 1927 г. И совсем уж неизвестно, куда делся обширный архив Зубатова, в том числе воспоминания, которые он начал писать. Конечно, в огне революции и гражданской войны архив мог погибнуть…
После перевода Зубатова в Петербург Московское охранное отделение теряет общероссийскую роль. В 1902—1906 гг. началь-ником отделения был ученик Зубатова, жандармский офицер В. В. Ратко. После него совсем недолго эту должность занимал А. Г. Петерсон. Последним главой отделения был А. П. Мартынов (июль 1912 — февраль 1917 гг.). И, естественно, интриги против отделения не прекращались.
Злодей или мессия?
Опасность «зубатовщины» для государства победившей дикта-туры пролетариата (естественно, не было ни такой диктатуры, ни пролетариата в цивилизованном понимании этого термина, но у большевиков тезисы и лозунги всегда довлели над реальностью) заключалась в том, что в недолгий период своего триумфа Зубатов «увел» из-под носа эсдеков рабочий класс и вместо уголовного беспредела указал ему путь к процветанию и социальному миру. Вот почему вскоре после «Великого Октября» были тщательно обысканы, перетрясены и в буквальном смысле слова просеяны все архивы в поисках «компромата» на Зубатова. Все документы, хотя бы в малейшей степени порочившие бывшего начальника Московского охранного отделения, тут же публиковались, включались в «научные» труды и всячески популяризовались.
Довольно быстро был слеплен образ этакого злодея, провокатора, ренегата, предавшего революционные «идеалы», и этот образ стал хрестоматийным, не допускавшим иных толкований. Авторы статей, книг или комментариев к документам исходили из одиозности этого псевдообраза, не имевшего, разумеется, ничего общего с действительностью. Правда, и среди советских историков встречаются порядочные люди, так что порой в оценках Зубатова и его системы нет-нет, да и проскальзывало что-то «неуставное». Так, в работе А. М. Панкратовой читаем: «…Полицейское вторжение в фабричный капиталистический строй не только не парализовало рабочего движения, но способствовало его расцвету»1. Однако подобных примеров единицы, хотя в «охоте» за антизубатовским материалом имелись и свои положительные стороны: публикуя огромные массивы «компромата», исследователи волей-неволей включали в соответствующие подборки факты, позволяющие рассмотреть Зубатова в контексте его эпохи, увидеть его коллег и против лицо, на котором было выражение какой-то преждевременной зрелости».
Г.З. Головков, С.Н. Бурин, специальная публикация beenergy.ru
